Большой, маленький - Страница 36

Толстые стебли ползучих растений каким-то образом обвивались вокруг его шеи. Цепкие колючки впились в его тело и нацеплялись на рубашку.

— Черт побери, — только и смог выговорить он.

Алис засмеялась и начала стряхивать листья с его волос.

— Ты что, упал? — Как ты умудрился набрать полную голову опавших листьев? А это что у тебя?

— Портфель, — сказал Смоки. — Теперь все в порядке. — Он поднял руку и показал ей старое осиное гнездо, которое держал в руке, тонкие стенки тут же рассыпались на кусочки и обнажили множество внутренних ячеек. Божья коровка похожая на капельку крови выползла оттуда и тут же улетела.

— Полетела домой, — сказала Дэйли Алис. — Теперь все в порядке. Знаешь, тропинка была здесь всегда. Пойдем.

Его рюкзак, пропитанный водой, оттягивал плечи. Ему отчаянно захотелось сбросить его. Но Смоки последовал за ней по протоптанной колее и вскоре они подошли к страшно замусоренному, очень большому участку земли, расположенному чуть ниже разрушающегося глиняного берега. Посреди участка стояла потемневшая лачуга, покрытая толью, которая была привязана к стропилам обрывками веревки для сушки белья. Старенький пикап стоял без колес во дворе и крадучись шла черно-белая мокрая и злая кошка. Женщина в фартуке и галошах ахала им рукой из связанного проволокой курятника.

— Это Вудсы, — сказала Дэйли Алис.

— Да.

Но даже когда перед ними уже стояли чашечки с дымящимся кофе, а Эми и Крис Вудс болтали о всякой чепухе и от его сброшенного рюкзака на линолеуме расплывались большая лужа, все равно Смоки чувствовал его тяжесть на своих плечах, и он никак не мог избавиться от этого ощущения и, более того, ему казалось, что он всегда нес на себе этот груз. Он подумал, что, может быть, так оно и было.

В памяти Смоки очень мало что осталось о том, как прошел этот день, да и остальные дни их путешествия. Позже Дэйли Алис будет напоминать ему то об одном, то о другом событии, как будто ей больше не о чем было помнить, и он будет отвечать: «Да, да», хотя он и не помнил всего, о чем она говорила.

В тот самый день Клауд, сидя на веранде у карточного столика и думая только о том, чтобы продолжить мысленно следовать за путешественниками, перевернула козырную карту, под названием «Тайна» и только собиралась положить ее на место, как вдруг дыхание ее стало затрудненным и она задрожала. Глаза ее неожиданно наполнились слезами и когда мать пришла звать ее к завтраку, Клауд, с красными глазами и все еще потрясенная тем, что она знала или о чем подозревала, без сомнений и колебаний рассказала ей, о чем она узнала. А когда Смоки и Дэйли Алис вернулись — загоревшие, слегка поцарапанные, но счастливые, они увидели, что окна закрыты шторами. Смоки не знал об этом старом обычае, а на крыльце с торжественно-печальным видом стоит доктор Дринквотер.

— Умер Оберон, — сказал он.

МЕЖДУ ПРОЧИМ

Грачи, во всяком случае, Смоки думал, что это грачи, вернулись домой, стайкой пролетев по затянутому облаками, холодному небу, и уселись на голые еще деревья, разбросанные по вновь вспаханному мартовскому полю. Поломанная изгородь из штакетника отделяла поле от дороги, по которой шел путешественник в треугольном капюшоне. У него под ногами рядами росли грибы с белыми и красными шляпками, а на лице путешественника было выражение тревоги или удивления, потому что последний в ряду маленький грибок приподнял свою красную шапочку и, хитро улыбаясь, смотрел на него из-под полей своей шляпки.

— Это оригинально, — сказал доктор Дринквотер, указывая на картину бокалом, наполненным хересом. — Один художник подарил ее моей бабушке Виолетте. Он был ее поклонником.

Детскими книгами Смоки были сочинения Цезаря и Овидия, и он никогда прежде не видел таких работ. Он был потрясен и не мог объяснить, почему. Картина называлась «Между прочим» и это звучало в его ушах, как легкий шепот. Маленькими глотками он потягивал свой херес. В дверь позвонили и он увидел, как мать торопливо вышла из гостиной, на ходу вытирая руки о фартук.

Расстроенный меньше других, он постарался быть полезным в семейном горе. Вместе с Руди Флудом он выкопал могилу на кладбище, где хоронили всех Дринквотеров. Там уже были похоронены Джон, Виолетта, Гарви Клауд. День был ужасно жарким; над тяжело опущенными ветками кленов висела легкая дымка, как будто деревья тяжело дышали под порывами изредка набегающего ветерка. Руди с видом знатока выбрал место; его рубашка взмокла от пота; с их лопат соскальзывали черви, а темные, прохладные комья земли на ярком свету быстро бледнели и высыхали.

На следующий день стали собираться родственники и знакомые. Это были почти все, кто присутствовал на их свадьбе. На некоторых была та же одежда, что и на свадебном вечере, так как они не предполагали, что с кем-то из Дринквотеров может произойти нечто подобное так скоро; Оберон был похоронен без отпевания, только на фисгармонии исполнили длинный реквием, который теперь прозвучал как-то спокойно и почти радостно.

— Почему это, — сказала мать, внося небесно-голубой поднос из пирекса, покрытый фольгой, — каждому кажется, что после похорон все умирают от голода? Ну, да это неплохой обычай.

ХОРОШИЙ СОВЕТ

Грузная тетушка Клауд спрятала свой мокрый носовой платок в рукав черного платья. Доктор Дринквотер надел мундштук на трубку из шиповника, которой он пользовался очень редко, отложил ее в сторону и уставился на нее тяжелым взглядом, как бы удивляясь, что она несъедобна.