Большой, маленький - Страница 41

Со стоном он уткнулся в ее колени, а она продолжал перебирать и гладить его волосы.

— А элементали, Август — что они подумают? Шум, запах — наглость. Что они должны подумать? Что если ты прогонишь их?

— Нет, мама, нет.

— Они очень смелые, Август. Ты помнишь, когда ты был маленьким, тот случай с осой, ты помнишь, какой храброй была маленькая оса? Ты сам видел. Что, если ты… если ты рассердишь их и они придумают что-нибудь, что-нибудь ужасное. Они могут, ты знаешь, что они это могут.

— Я был совсем меленьким ребенком тогда.

— Неужели ты все забыл? — спросила она, обращаясь как будто и не к нему, а разговаривая сама с собой, спрашивая себя о странном ощущении, которое возникло у нее тогда.

— Ты действительно все забыл? Неужели это правда? А Тимми? А все остальные?

Она приподняла его голову и вгляделась в его лицо, как бы изучая.

— Август, ты забыл, или… Ты не должен, ты не должен забыть, иначе…

— А что, если они даже не обратят на это внимания? Что, если это вообще не волнует? Как ты можешь быть так уверена, что им это не понравится? Ведь они и так захватили для себя весь мир, разве не так?

— Я не знаю.

— Дедушка сказал…

— Август, дорогой, я не знаю…

— Ну, — сказал он, отстраняясь от нее, — тогда я пойду и спрошу. Я пойду и спрошу у них разрешения. — Он встал. — Если я спрошу у них разрешения и они ответят согласием, тогда…

— Я не представляю, смогут ли они.

— Ну, а если да?

— Как ты можешь быть уверен? О, нет, Август, они могут солгать тебе. Обещай мне, что не сделаешь этого. Куда ты идешь?

— На рыбалку.

— Август?!

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НИХ

Когда он ушел, на ее глазах выступили слезы. Она торопливо смахивала горячие капли, которые стекали по ее щекам и она не могла объяснить причину этих слез. Она не могла ничего сказать, у нее не хватало слез, а когда она пыталась что-либо объяснить, все сказанное ею, превращалось в ложь или глупость. Она сказала Августу, что они смелые. Она сказала, что они могут солгать. Это может оказаться правдой только детям. Когда вы говорите ребенку, что дедушка ушел, в то время, когда его нет в живых, это звучит как правда, потому что, дедушки больше нет. А ребенок спрашивает вас: «А куда он ушел?» И вы обдумываете свой ответ, и он уже не будет таким правдивым. И все-таки вы говорите об этом по возможности правдиво и вас понимают, по крайней мере настолько, насколько вы смогли это объяснить.

Но ее дети уже не были детьми. Она столько лет старалась передать Джону все. Что она знала, при помощи языка, но это было все равно, что ловить ветер в поле. О, какой великий он был человек! Он подошел так близко к пониманию этого, как только могли позволить его сметливость, неутомимое старание, дисциплинированный разум и внимательность.

Но в этом не было какого-либо смысла, или намерения или решения. Думать о них таким образом было все равно, что стараться выполнить работу, только смотрясь в зеркало: заставьте, если сможете свои руки делать все в противоположную сторону — двигаться назад, а не вперед, налево, а не направо. Иногда она думала, что размышления о ~них~ были чем-то похожи на зеркало — это был как бы взгляд внутрь себя сквозь зеркало. Но что это могло означать?

Она не хотела, чтобы ее дети навсегда остались младенцами, вся страна, казалось, была полна людьми, которые росли с неистовой силой и хотя она не ощущала себя растущей вместе со всеми, она ничего не предпринимала, чтобы остановить других. Ее страшило лишь одно: если ее дети забудут то, что они знали в детстве, они будут в опасности. Она была уверена в этом. В какой опасности? И как она могла, ради всего святого, защитить их?

На эти вопросы не было ответа. Все это было лишь в мыслях и речь шла о том, чтобы как можно яснее спросить об этом. Джон спрашивал ее: «Действительно ли существуют феи?» И на это не было ответа. Но он очень старался и формулировал вопрос более обстоятельно и в то же время более точно и прямолинейно и все равно ответов не было. Только вопросы приобретали все более совершенную форму и на этом все кончалось. Джон умер, так и не дождавшись ответа.

И все же было кое-что, о чем она знала. На ореховом столике стояла большая пишущая машинка Джона в футляре из черепаховой кости и была похожа на старого рака. Ради Августа, ради всех них, она должна сказать то, что знает. Она подошла к столику и села к машинке, положив пальцы, как пианист на клавиатуру рояля и задумалась, как задумывается музыкант перед исполнением нежного печального, почти неслышного ноктюрна. Внезапно она заметила, что не вставила бумагу в машинку. Она поискала листок почтовой бумаги и когда вставила его в машинку, то листок казался маленьким, мятым и невозможно было представить, что он выдержит удары клавиш. Двумя пальцами она начала печатать и на листке появились следующие строчки:

фиалки знают о них

Что дальше?

Она передвинула листок и написала:

они не сулят нам ничего хорошего

Она немного поразмыслила над написанным и решительно добавила:

но они также не означают для нас ничего плохого

Она имела в виду, что им было все равно — дарят ли подарки, женятся или что-то происходит — ничто не имело значения. Их разум был их собственным, если только он вообще существовал. Иногда она думала, что у них разума не больше, чем у камней или у времен года.

они созданы, но не рождены