— А теперь отвези меня домой.
Не сказав ни слова, он выполнил ее просьбу. Шум в его ушах сменился пустотой. Пустота… Он смотрел, как она вылезла из машины, прошла по листьям, залитым лунным светом, раскидав их в разные стороны. Она ушла, не оглядываясь, да он бы не смог этого и заметить. Пустота… Он выехал из тени и притормозил у перекрестка. Пустота… Он повернул к дому. Он не чувствовал себя человеком, принявшим решение, он чувствовал только пустоту, когда свернул на посыпанную гравием дорогу, подпрыгивая на пыльных кочках выехал на берег и направил свой форд по серебристой поверхности нескошеного пастбища и дальше, дальше, а вокруг него висела пустота.
Двигатель заработал с перебоями: кончался бензин. Задыхаясь и фыркая, он проехал еще немного и совсем заглох. Если бы в районе десяти миль была эта проклятая заправочная станция, то от нее было бы сейчас немного пользы. Он немного посидел на остывающем капоте ни о чем не думая. Он удивлялся, неужели Маргарет думает, что он сделал это ради нее.
Он отошел от автомобиля, отвязал беличий хвост — его нужно будет вернуть. Может быть, и они как-нибудь возвратят ему ту плату, которую он заплатил за все это. Скользя и спотыкаясь в своих кожаных модельных туфлях, он побрел в лес.
— Мама? — удивленно спросила Нора, останавливаясь в зале с пустой чашкой и блюдцем в руках. — Что ты делаешь здесь?
Виолетта безмолвно стояла на лестнице. На ней было платье, которое Нора не видела несколько лет и у нее был вид сомнамбулы.
— Ничего не слышно об Августе? — спросила она, уверенная в том, что ответ будет отрицательным.
— Нет, нет. Ничего.
Две недели прошло с того дня, когда сосед сказал им, что видел в поле заброшенный форд Августа. После долгих колебаний Оберон предложил Виолетте обратиться в полицию, но это предложение было так далеко от того, что сама Виолетта думала о всем происшедшем, что Оберон сомневался, слышала ли она его: судьбу невозможно было изменить или предсказать с помощью полиции.
— Знаешь, это я виновата, — сказала она слабым голосом. — Случилось то, что должно было случиться. Ох, Нора.
Нора бросилась к ней, так как Виолетта покачнувшись, едва не упав, опустилась на ступеньки. Она взяла Виолетту за руку, чтобы помочь ей подняться, но Виолетта схватила предложенную ей руку и сжала ее так, будто помощь была нужна Норе. Нора присела с ней рядом.
— Я так ошибалась, я была так глупа, — сказала Виолетта, — глупа и неправа. И вот смотри, что из этого вышло.
— Не понимаю, — сказала Нора, — о чем ты говоришь?
— Я не заметила… Я думала, — говорила Виолетта, — послушай, Нора. Я хочу поехать в город. Я хочу увидеть Тимми и Алекса, побыть у них, повидать их малыша. Ты поедешь со мной?
— Конечно, — кивнула Нора, — но…
— Вот и хорошо. Да, Нора, твой молодой человек.
— Какой молодой человек? — она отвернулась.
— Генри. Гарвей. Может быть, ты думала, что я не знаю, но я знаю. Я думаю, что ты и он… Вы можете поступать, как вам нравится. Если тебе когда-нибудь покажется, что я говорю не то, что думаю, знай, что это не так. Ты должна делать то, что тебе подсказывает сердце. Выходи за него замуж и уезжай.
— Но я не хочу уезжать.
— Бедный Оберон, он проиграл свою войну и…
— Мама, — решительно перебила ее Нора, — о чем ты говоришь?
Некоторое время она молчала. Потом она заговорила снова:
— Это моя вина. Я не подумала. Это очень тяжело — мало знать или догадываться о немногом и не хотеть помочь или хотя бы увидеть, что все идет хорошо; трудно не бояться, что достаточно малой малости и можно все испортить. Но ведь это не так, правда?
— Я не знаю.
— Да, да, все так. Видишь ли, — она стиснула тонкие, бледные руки и закрыла глаза, — это сказка. Только намного длиннее и необычнее, чем мы можем себе представить. Длиннее, чем мы можем себе представить. А что ты должна делать, — она открыла глаза, — что я должна делать, об этом забыто.
— Что забыто?
— Об этом забыли сказать в сказке. Другими словами, если мы знаем хотя бы немного о том, что мы делаем, то никогда не поступим неправильно. Мы знаем это, хотя и недостаточно. Мы блуждаем, путаемся и наконец выбираем правильный путь, но эти пути такие неисповедимые… О, бедный Август. Самый вонючий, самый шумный гараж был бы для него намного лучше, я знаю, что это было бы так…
— Но ты говорила что-то о судьбе, о защите и покровительстве и обо всем таком, — Нора была встревожена страданиями матери.
— Да, — ответила Виолетта, — возможно. Но это не имеет значения, потому что мы не можем понять ни этого, ни того, что это означает. Нам лучше все забыть.
— Разве мы сможем?
— Мы не сможем. — Она пристально посмотрела прямо перед собой. — Но мы можем молчать. И можем остаться чисты перед нашими знаниями. И еще мы можем — о, это так странно — мы можем хранить тайны. Разве мы не можем этого?
— Я думаю. Я не знаю.
— Но ты должна знать. И я должна. И мы все должны. Никогда не рассказывай того, что ты знаешь или о чем думаешь, потому что этого никогда не будет достаточно, и это не будет истинной правдой; никогда не надейся и не бойся; и никогда, никогда не становись на их сторону против нас и еще я не знаю, как именно, но доверься им. Мы должны сделать это прямо с сегодняшнего дня.
— И сколько это будет продолжаться?
Прежде, чем Виолетта смогла ответить на это — если только она смогла бы — дверь библиотеки, виднеющаяся сквозь толстые перила, со скрипом отворилась и бледное, изнуренное лицо показалось и снова исчезло.