Большой, маленький - Страница 74

Оберон с нарастающим нетерпением наклонился над печкой и в одну минуту разжег сердитое пламя. Смоки восхищаясь, стоял за его спиной, засунув руки в карманы халата. Через некоторое время они уже сидели напротив друг друга за тарелками с овсянкой и чашками кофе — подарком Джорджа Мауса.

Они немного посидели, положив руки на колени и глядя не в глаза друг друга, а в карие бразильские глаза двух кофейных чашек, сдвинутых вместе на столе. Затем Смоки многозначительно кашлянув, поднялся и достал с высокой полки бутылку бренди.

— Дорога не близкая, — сказал он и плеснул в чашки с кофе.

Смоки?

Да, Джордж заметил, что в нем за последние годы появилось что— то наподобие сужения чувств, а выпитая рюмочка разрешила эту проблему, расслабила его. Действительно, никаких проблем — только маленький глоток. Он стал расспрашивать Оберона, уверен ли тот, что у него достаточно денег, есть ли у него адрес агентов и адвокатов дедушки, о наследстве и прочем. Да, у него все это было.

Даже после смерти доктора его рассказы продолжали печататься в городской вечерней газете — Джордж сам читал их. Кроме этих посмертных рассказов, доктор оставил кучу запутанных дел — адвокатам и агентам этого могло хватить на годы. У Оберона был свой интерес во всех этих запутанных делах, потому что доктор оставил ему наследство, достаточное для того, чтобы прожить свободно год или около того. Доктор действительно надеялся, хотя был слишком скромен, чтобы сказать это, что его внук и лучший друг смогут совершать небольшие путешествия, хотя Оберона это мало интересовало.

Существовало некоторое препятствие, которое Джордж мог легко представить себе. Шутки доктора не всегда были смешными для всех, кроме детей. Позже они приняли форму метафоры или головоломки. Он пересказывал свои разговоры с саламандрами и цикадами со скептической улыбкой, как бы приглашая своих домочадцев подумать, почему он так говорит. Но в конце рассказа все становилось ясно — то, что он слышал от своих собеседников было очень интересно.

Пока Оберон рос, ему всегда казалось, что у его дедушки очень большая власть и очень острый слух. Однажды, когда они совершали прогулку по лесу, доктор сделал вид, что он слушает, что говорят ему животные и последует их совету. Оберон никогда не был любителем розыгрышей, а доктор терпеть не мог врать детям. Он всегда говорил, что не овладел этой наукой; может быть, это было результатом его преданности; как бы то ни было, существовал определенный круг животных, кого он мог понимать; это, как правило, были некрупные животные из тех, кого он хорошо знал. Медвежата, кошки, раки— отшельники, длиннокрылые летучие мыши — о них он вообще ничего не знал. Они пренебрегали им — могли говорить или не видели пользы в коротком разговоре — он не мог точно сказать.

— А как насчет насекомых и жуков? — спросил Оберон.

— Я говорю с некоторыми, но не со всеми, — ответил доктор.

— А муравьи?

— О да, еще муравьи, — спохватился доктор, — конечно.

Взяв внука за руку, он вместе с ним склонился у очередного желтоватого холма и с чувством благодарности и удовлетворения начал переводить ему болтовню муравьев в муравейнике.

ДЖОРДЖ МАУС ПОДСЛУШИВАЕТ

Оберон спал, свернувшись калачиком под одеялом на старом разорванном диване. Его сон был сладок и безмятежен, как будто он и не вставал чуть свет, чтобы проделать неблизкий путь до города сегодня; Джордж Маус, взволнованный до головокружения, не мог уснуть и бодрствовал, продолжая перебирать в памяти разговор с кузеном.

Когда они съели овсянку и выпили кофе и Оберон отправился к входной двери, рука Смоки отечески легла на его плечо, хотя ростом он был намного выше отца. Оберон понял, что ему не удастся уйти, не попрощавшись. Его сестры, все трое, выбежали проводить его; Лили и Люси бежали, взявшись за руки, а Тэси катила на своем детском велосипеде. Он предполагал, что так может случиться, но не желал этого, потому что его сестры всегда присутствовали на встрече, проводах и при всех прочих обстоятельствах. Как, черт возьми, они прознали, что он уезжает сегодня утром? Он сказал об этом только Смоки, да и то поздно вечером и взял с него клятву сохранить это в тайне. Он почувствовал, как в нем поднимается тихая ярость.

— Привет, привет, — вынужден сказать он.

— Мы пришли попрощаться, — сказала Лили, а Люси добавила:

— И дать тебе кое-что.

— Да, да, — Тэси изящно повернула свой велосипед, выехала на крыльцо и съехала по ступенькам.

— Ладно, ладно, — снова сказал Оберон, — вы, наверное хотите привести сюда всю деревню.

Они, конечно, не собирались приводить кого-нибудь еще; они считали, что только их присутствие является обязательным.

То ли из-за того, что их имена были так похожи, то ли потому, что они появлялись везде вместе, только население в округе Эджвуда с трудом различало Тэси, Лили и Люси. Тэси и Лили были копией своей матери: высокие, длинноногие и игривые, хотя Лили унаследовала от кого-то прекрасные светлые волосы, которые золотыми локонами спадали по ее плечам, как у принцессы из сказки, а у Тэси волосы были кудрявыми и рыжевато-золотистыми, как у Алис. Люси же была вся в Смоки; ростом она была меньше, чем ее сестры, с темными кудрями, как у Смоки, с веселым, иногда задумчивым выражением лица, с врожденной загадочностью в глазах. С другой стороны, Люси и Лили были парой, которая постоянно дополняла друг друга: если одна из них начинала предложение, другая его заканчивала, они на расстоянии чувствовали боль друг друга. В течение нескольких лет они придумывали целую серию шуток, когда серьезным тоном одна задает глупый вопрос, а другая дает еще более глупый ответ. Постепенно их количество превысило сотню. Тэси не принималась в их игры, возможно из-за того, что она была старше. Она от природы была гостеприимной и увлеченной натурой. С другой стороны во всех затеях, праздниках и проказах, которые свойственны подросткам, Тэси была самой озорной, а две ее сестры помогали ей во всем.