Большой, маленький - Страница 99

— Ах, — вздохнула Софи как если бы неожиданно получила плохие новости.

Клауд вопросительно посмотрела на нее и увидела, что Софи бледна и потрясена, ее глаза широко раскрыты от удивления и жалости — жалости к ней, Клауд. Клауд посмотрела на карты — да, подмигивая и гримасничая, как при оптическом эффекте, два лица пристально смотрели друг на друга. Клауд уже привыкла к этим причудам, а Софи еще нет.

— Да, — мягко сказала она и улыбнулась Софи. — Ты раньше никогда этого не видела?

— Нет, — ответила Софи, как бы спрашивая о том, что происходило с картами, и одновременно отказываясь поверить в это. — Нет.

— Ну, я-то раньше видела такое, — она тронула Софи за руку. — Я не думаю, что все именно так, хотя нам нужно сказать об этом другим, не так ли? Но не сейчас.

Софи тихо плакала, но Клауд предпочла не замечать этого.

— Да, это трудно, это очень тяжело владеть секретами, — продолжала она как бы с некоторым раздражением, но на самом деле стараясь внушить Софи надежду и преподать ей очень важный урок чтения по этим картам. — Иногда тебе действительно не хочется знать об этом. Но однажды ты поймешь, что ты должна, что обратного пути нет; то, что ты знаешь — не забывается. Ну, ладно. А теперь поторопись. Тебе еще многому предстоит научиться.

— О, тетушка Клауд!

— Так мы будем изучать нашу географию? — спросила Клауд, беря в руки сигарету и глубоко затянувшись, выпустила колечки дыма.

ВРЕМЯ ТЕЧЕТ МЕДЛЕННО

Клауд, как краб передвигалась по дому, обходя мебель, спускаясь по лестницам, проходя через гостиную, где гобелены на стенах шевелились и двигались, как будто приведения прятались за ними; при этом ее палка стучала, меняя звук, когда она проходила то по каменному, то по деревянному полу.

На лестницах в доме было триста шестьдесят пять ступенек, если верить словам отца. Клауд переставляла левую руку с палкой и делала шаг правой ногой, потом правая рука — и левая нога. В доме было семь дымоходов, пятьдесят две двери, четыре этажа и двенадцать — двенадцать чего? Должно было быть двенадцать, а чего — он не мог вспомнить. Смоки как-то видел в научном журнале приспособление, чтобы поднимать стариков по лестницам; приспособление даже могло наклоняться, чтобы помочь старику выйти на нужном этаже. Смоки однажды показал его Клауд, но она ничего не сказала. Конечно, это очень интересно, но почему он показывает именно ей? Вот что означало ее молчание.

Снова вверх — и не имело никакого значения, что она была такой большой, не имело значения, что перила упирались ей в плечи, а потолок давил своей тяжестью на ее согнутую шею. С трудом передвигаясь по дому, она думала о том, что с ее стороны было бы несправедливо, если бы она не предупредила Софи о том, что она, Клауд, знала давным— давно, что стало чем-то вроде повторяющегося облигато в ее недавнем гадании по картам — о смерти, которая ожидала каждого. Учитывая свой престарелый возраст, она не нуждалась в том, чтобы карты напомнили ей о том, что было и так ясно, и особенно ей. Это не являлось секретом. Она была готова к этому.

Те драгоценности, которые у нее еще оставались, были завещаны тем, кому она их предназначила; по правде сказать, эти драгоценности принадлежали Виолетте и она никогда не считала их своими. Карты конечно, достанутся Софи — это будет справедливо. Смоки она завещала дом, землю и ренту, нежеланному Смоки; он добросовестно будет следить и заботиться обо всем. Ведь не мог же дом сам позаботиться о себе. Он не мог отойти на второй план по крайней мере до того, как будет рассказана вся сказка. Тетушка Клауд единственная из всех все еще помнила наказ Виолетты: забыть. Она так добросовестно выполняла этот наказ, что могла предположить, что ее племянницы и племянники действительно все забыли или никогда не знали о том, что им следовало забыть или о чем не следовало знать. Возможно, они, как Дэйли Алис, считали, что это для них непостижимо и каждое поколение уходило от этого все дальше, подобно тому, как безжалостное время превращается в догорающие угольки, а те в свою очередь в золу, зола в остывшую лаву, каждое последующее поколение теряет связь с предыдущим. И все-таки — и Клауд была уверена в этом — каждое поколение становится ближе к тем, кто уходит и они понимают, что между ними существуют различия.

Она думала, что сказка закончится вместе с ними: с Тэси, Лили и Люси; с потерявшейся Лайлек, где бы она ни была, с Обероном. Или в крайнем случае с их детьми. Чувство неудовлетворения и осуждения росло по мере того, как она старела. А еще она испытывала ужасный стыд от того, что она прожила почти сто лет, и все-таки при жизни она не увидит конца сказки.

Последняя ступенька. Она поставила на нее сначала одну палку, потом ногу, потом еще одну палку, потом другую ногу. Она постояла, прямая и неподвижная, пока шум в голове не прекратился.

Дурак и валет; география и смерть. Она была права в том, что все карты связаны друг с другом. Если она увидит в картах ошибку Джорджа Мауса и длинные коридоры, или Оберона и темнокожую девушку, в которую он влюбится и которую потеряет, то это могло бы привести и к потерявшейся Лайлек и к судьбе всей Вселенной. Как это могло случиться, как секрет, принадлежавший одним мог быть раскрыт другими — она не могла ответить на эти вопросы; возможно, ей не хотели говорить об этом. Ее внезапный испуг был смягчен давно принятым решением, ее обещанием, данным Виолетте, что если она и будет в состоянии сказать обо всем, она не сделает этого.

Она посмотрела вниз на все те ступеньки, которые она осилила, и почувствовав себя совсем обессиленной не столько от артрита, сколько от печального понимания, к которому она пришла, она повернула к своей комнате, зная наверняка, что она никогда больше не спустится вниз.