Большой, маленький - Страница 32

Все-таки какой ребенок?

Доказательства. Число. Во-первых, брови. Он был убежден, что прямая линия бровей, которую некоторые, но не все из них, унаследовали от Виолетты, была одним из тех доказательств, над которыми следовало подумать. У Августа были широкие, темные, сросшиеся над переносицей брови, в которых торчали отдельные длинные волоски, наподобие того, как это бывает у кошки. У Норы были похожие линии бровей, у Тимми Вилли, хотя когда она стала девушкой, она постоянно подбривала и выщипывала их. У большинства детей Маусов, которые были похожи на Грэнди, этого не было — ни у Джона, ни у самого Грэнди.

Оберон тоже не унаследовал этого.

Виолетта всегда говорила, что в той части Англии, откуда она родом, сросшаяся линия бровей означает, что перед вами сильная личность с криминальными задатками, возможно, даже маньяк. Она посмеивалась над этим и над Обероном, но ни в одном энциклопедическом словаре не было ни слова о бровях.

Ладно. Может быть, все связанное с бровями было только способом для него понять, почему он был исключением и не мог видеть их, хотя его камера запечатлевала их, так же, как Виолетта и Нора тоже видели их. Грэнди часами говорил о малых мирах и о тех, кто мог попасть туда, но у него не было оснований, не было оснований; он склонялся над фотографиями Оберона, сосредоточенно вглядывался в них и говорил об увеличении и специальных линзах. Он сам точно не знал, о чем говорит, но Оберон таким образом проделал несколько опытов, пытаясь найти выход. Затем Грэнди и Джон настояли на том, чтобы опубликовать некоторые фотографии из его коллекции в маленькой книжке — «Религиозная книга для детей». Джон посоветовал Грэнди написать свои комментарии и Грэнди так все испортил, что никто, особенно дети, не обратил ни малейшего внимания на книгу. Оберон никогда не простил им этого. Было очень тяжело думать обо всем этом беспристрастно, с научной точки зрения, не считая себя сумасшедшим или полным дураком, когда все считали тебя таковым. Или по крайней мере, некоторые из них, кто удосужился прокомментировать издание.

Он пришел к заключению, что таким образом они попытались заставить его ослабить борьбу, чтобы в дальнейшем полностью вывести его из игры. Он позволил им сделать это. Он полностью прекратил борьбу. Ее не продолжил ни сын Джона, ни дети младшего брата, ни Виолетта со своим спокойным разумом, ни отважный Август. Он сам был пожизненным холостяком без жены и потомства; фактически, он был почти девственником. Почти. Он не входил даже в эту категорию — у него никогда не было любимого человека.

При этой мысли он ощутил легкую боль. Он прожил всю свою жизнь, страстно желая недосягаемого, а такая жизнь при известных обстоятельствах приводит к равновесию между разумом и безумием. Он не мог пожаловаться. В какой-то степени все они были здесь изгнанниками, по крайней мере, он разделил это с ними и не завидовал чужому счастью. Наверняка, он не завидовал Тимми Вилли, которая уехала отсюда в город; он не осмеливался завидовать Августу. Перед ним всегда были эти немногочисленные окна — серые и черные, неизменно спокойные, с рамами, открывающимися в этот опасный мир.

Он закрыл папку — при этом пахнуло старой, потрескавшейся черной кожей — и вместе с этим возникало желание отложить новую попытку классификации других фотографий на следующий день. Он мог бы оставить все как было, в разрозненных частях, с аккуратными, но недостаточными пояснениями. Это решение не встревожило его. В своей прошлой он часто пытался переклассифицировать все заново и каждый раз приходил к одному решению. Он терпеливо привел в порядок фотографии и встал, чтобы взять из тайника большую выставочную книгу, обернутую клеенкой. На ней не было никакой надписи, она была ни к чему. Там было множество старых фотографий примерно двадцатилетней давности. Альбом был ровесником старой папке с его первыми снимками. Там были представлены другие его фотографии.

Легче сказать, когда он стал ученым, чем когда он перестал быть им; это был момент, если он был на самом деле, когда его натура дала трещину и предала его и он забросил великое исследование ради… ради чего? Искусства? Разве снимки в клеенчатой книге можно было считать произведениями искусства, а если нет — стоило ли заботиться о них?

Любовь. Разве он отважился назвать это любовью?

Он положил книгу на черный портфель. Вся жизнь прошла перед его глазами в свете потрескивающий и шипящей лампы. Ночной мотылек коснулся своими легкими крылышками белого пламени и упал на стол.

УВИДЕТЬ, ЧТО МОЖНО

В покрытом мхом лесной пещере Дэйдли Алис сказала Смоки: «Он сказал: давай пойдем в лес и посмотрим, что мы увидим. Он подготовил свой фотоаппарат. Иногда он брал маленькую камеру, а иногда большую деревянную с прикрученными ножками. Мы взяли с собой завтрак. Мы приходили сюда много раз. Мы приходили сюда в жаркие солнечные дни и поэтому Софи и я — мы могли снять с себя всю одежду. Мы бегали и говорили «смотри, смотри», а иногда «о, они исчезли», когда были не совсем уверены, что видели что-то где-то…»

— Снимали одежду? А сколько вам было лет?

— Я не помню. Восемь. Может быть, мне было двенадцать.

— Это было необходимо — искать?

Она засмеялась низким грудным смехом, вытянувшись во всю длину, и легкий ветерок ласкал ее теперь тоже обнаженное тело.

— В этом не было необходимости, — сказала она. — Это было просто смешно. А тебе не нравилось снимать одежду, когда ты был ребенком?

Он вспомнил, что он чувствовал тогда: невероятный подъем, свободу, когда сдержанность была отброшена в сторону вместе с одеждой. Это было совсем непохоже на сексуальные ощущения подростков, но чувство было очень сильным.